Элохим, спасибо за такие дельные замечания. Насчёт фразы «который прихлёбывал из кружки» согласен с Вами, это, действительно, лишнее, я это уберу. Благодарю за подсказку. Ну, и в остальном тексте, конечно, ещё буду шлифовать стиль. Теперь по пунктам:
1. Почему испытывают неприязнь. Это логично. Вспомните, какую неприязнь в Западной Европе, в XVI веке вызвала католическая практика индульгенций. Реакцией на неё была протестантская Реформация. Но католические индульгенции – это мелочь в сравнении с абсолютным отпущением грехов и беспрепятственным допуском в рай по санкции ВеПра. Представьте себе аналог индульгенций в нашем обществе: писатели, которые покупают себе первые места на конкурсах, типа "Квазар", или в списках престижных премий, типа "Нацбест", "Русский Букер" и т.д. Или спортсмены, которые покупают первые места на соревнованиях. Какие чувства вызвали бы такие люди? Как минимум – неприязнь,правда же? Пусть их и не сочтут мерзавцами, но неприязнь к ним будут испытывать, это уж точно.Общество, которое я вывел в рассказе, не навязывает всем гражданам договор на вход в рай в обязательном порядке, но лишь активно пропагандирует это, и граждане, пока не подписали договор, находятся на распутье, перед ними свободный выбор. И вот в этом состоянии, с точки зрения психологии, вполне реалистична их неприязненная реакция на возвращенцев. Неприязнь в данном случае – это признак зависти, смешанной с осуждением. С одной стороны, у каждого человека живёт в глубине души чувство совести, а с другой стороны, личный эгоизм каждого побуждает завидовать тем, кто хорошо устроился. Из конфликта этих чувств как раз и должно возникнуть раздражение. Говорю это из наблюдений за моими собственными психологическими реакциями (сам ведь грешный человек). Вы говорите: "Ладно Плевцов, он мерзкий тип, но что насчёт других?", – насчёт них всё то же самое, даже если они и более положительные типы. Человек, который решается подписать договор на безусловный вход в рай, даже если сам не является откровенным мерзавцем, то всё равно – осуществляет один выбор вместе с мерзавцами, добровольно причисляет себя к ним.
2. Говорите: "С легализованной педофилией вы перегнули". Нет-нет! Это момент принципиальный и тщательно продуманный. К тому же здесь неявная, но всё-таки аллюзия на Достоевского, который указал на педофилию как на крайнюю степень нравственного падения (роман "Бесы", глава "У Тихона"). Это грех Николая Ставрогина, обесчестившего двенадцатилетнюю девочку, после чего Ставрогин стал неспособен к раскаянию, хотя и задумывался о нём. Я показал в рассказе общество, которое в массовом порядке дошло до Ставрогинского греха, поскольку, если вход в рай заведомо гарантирован, то "всё позволено" (как и в формуле Достоевского: "Если Бога нет, то всё позволено"). И это ведь вполне логичный вариант развития современного общества даже без всяких индульгенций на вход в рай. В Европе уже делаются подвижки в сторону признания педофилии в качестве допустимой практики. В России пока нет подвижек в этом направлении, но только пока. Наше общество уже переходило от консервативных настроений к либеральным, так что у нас всё впереди. Хотя, конечно, не дай Бог, чтобы у нас легализовали педофилию!.. Но опыт показывает, что Россия вдруг может оказаться впереди планеты всей относительно каких-нибудь радикальных мерзостей. Гомосексуализм у нас уже легализовали (пусть и с цензурными ограничениями, но всё же), суррогатное материнство (а это ведь торговля людьми) узаконили, поэтому от нашего правительства можно ожидать любой пакости, особенно, если маятник качнётся, и общественные настроения станут преимущественно либеральными, чего нельзя исключать.
3. "Финал почти никакой". Тут я не буду спорить. Меня финал, в принципе, устраивает, но при этом я не считаю его совершенно подходящим и не подлежащим изменению. Я только поясню один момент. Рассказ который я прислал на конкурс, сильно сокращён (чтобы вместиться в конкурсный лимит), в полном виде это не рассказ, а повесть. И в ней почти нет сюжетной динамики, по преимуществу она философско-богословская. Центральный эпизод повести, который я выбросил из конкурсного варианта, рассказывает о том, как к игумену Иерофею приходит его старый знакомый академик Раушенберг, физик и математик, и приводит с собой писателя Вихроцианского, который нуждается в богословской консультации для своего нового романа. (Это аллюзия на реальную историю, когда в советские годы академик Борис Раушенбах, имевший связи в Троице-Сергиевой Лавре, в Московской духовной академии, ездил туда с писателем Леонидом Леоновым, который хотел проконсультироваться с богословами для своего романа "Пирамида", и Раушенбах ему эти консультации устроил.) Раушенберг представляет писателя игумену, и между ними происходит длиннющий богословско-философский разговор на тему ада, геенны огненной и вечных мучений. И вот после этого финал, в котором Плевцов попадает в ад (точнее, в преддверие ада), выглядит более органично, чем в том урезанном варианте, который я послал на конкурс. Ну, и в полном варианте это ещё не финал, там после этого идёт эпизод из жития игумена Иерофея, опять-таки богословско-философский, повествующий о его диспуте с церковными модернистами. В полном виде моя повесть сильно перегружена богословием. Именно такой она и была задумана, сюжетная динамика там сведена к минимуму. Я понимаю, что это обрекает мой текст на неуспех, что это "не есть гуд" с точки зрения канонов всякого жанра (не только фантастического), но мне захотелось написать именно такой текст. Ну, и на фоне длинных богословских пассажей (а там не только эпизод с писателем, но и ещё кое-какие богословские экскурсы) речь Волглой в школьном актовом зале уже не выглядит избыточной.
Авторы ведь часто пишут то, чего им самим не хватает как читателям. А мне, как читателю, мучительно не хватает "романов идей" и богословско-философских элементов в прозе.